ВВЕДЕНИЕ

Образы человеческой смерти, страданий и связанного с этим ужаса традиционно выступают основополагающими экзистенциальными и антропологическими ориентирами для формирования этносов и создаваемых ими культур. Не является исключением в этом смысле и американская ментальность, предложившая цивилизованному человечеству на уровне официальных и повседневных социоантропологических практик достаточно необычные варианты социокультурного сопровождения смерти и умирания, а также их идеологической интерпретации. В результате и жизнь, и сама смерть, как онтологические и антропологические реальности, окончательно превратились в важнейшие политические и управленческие ресурсы власти, которая «традиционно опиралась на сакрализацию и рационализацию личностного авторитета и физического принуждения» [Маленко С.А., Некита А.Г., 2018]. Наиболее неординарная традиция в этой связи зародилась и продолжила своё развитие в рамках дискурса американской киноиндустрии ужаса, которая в XX и, особенно, в начале XXI века превратила эту тему в захватывающий, шокирующий и необычайно доходный водоворот сюжетов и символов. «Голливуд, таким образом, по мнению Тодда Берлинера, – систематизировал доставку эстетического удовольствия, упаковку и продажу его в массовом масштабе» [Berliner Т., 2017: 298]. Как раз поэтому традиция американского киноужаса вот уже более столетия демонстрирует человечеству не только досуговые и развлекательные модели, но и пытается артикулировать актуальные социально-политические и социоантропологические проблемы, рефлексия над которыми придаёт этому виду искусства особую художественную и идеологическую ценность, а также активно «используется для формирования повествования о превосходстве Запада» [Ullah I., Shahzor K., 2017]. Более того, голливудские фильмы ужасов, по мнению Мартина Хеннига, «обычно происходят на границе между нормальностью, следованием законам природы и расположением необъяснимого, нелогичного и хаоса. Страх перед неизвестным обусловлен здесь консервативными ценностями, сосредоточенными на христианстве и монотеизме» [Hennig M., 2019]. В них повсеместно моделируются и проективные способы социальной коммуникации, визуализируется биополитическая дисциплинарность принципиально «нового» типа, что провоцирует появление в рамках описываемой традиции специфических футурологических смыслов. При этом фильмы ужасов отталкиваются исключительно от экзистенциальных конфликтов, образам которых целенаправленно придаётся не только особое социоантропологическое, но и идеологическое звучание. Более того, их создатели идут гораздо дальше, и на этом основании Джонатан Стаббс подчёркивает, что в истории США традиция кинематографа, как одна из ведущих политизированных индустрий, никогда «не была так самоуверенно соперничающей в своей роли в формировании международных культурных тенденций, занималась распространением, реагированием и формированием потребительских вкусов за рубежом» [Stubbs J., 2019: 4].

КИНОТАНАТАЛОГИЯ АМЕРИКАНСКОЙ ДЕМОКРАТИИ: ГЕНЕЗИС ФУТУРОШОКА

Голливудские танатологические киноповествования традиционно выстраиваются в диапазоне от откровенно кровавых и шокирующих историй, связанных с кровавыми драмами индивидуального страдания и умирания или коллективной гибели, до иронических, комедийных и пародийных форм. Они рассказывают обывателю о жизни и смерти других людей, о наборе ситуаций, так или иначе связанных с восприятием и оценками этих трагедий в институциональном пространстве современной массовой культуры, которая вот уже более ста лет специализируется на пропагандистском промоушене киноязыка, замещающего логические и рациональные конструкции многоуровневыми визуальными текстами [Некита А.Г., 2019].

Показательно, что особое место в голливудской социоантропологической сюжетике буквально с самого начала возникновения жанра кино занимают именно фильмы ужасов, в которых одновременно присутствуют как те, так и другие мотивы. По мысли авторов статьи, пока четырёхсерийная, на сегодняшний день, медиафраншиза о «Судной ночи»^* является наиболее актуальным и шокирующим примером биополитической визуализации этой, безусловно, интересной антропологической стратегии, выражающейся в конкретном футурологическом и социально-политическом проекте.

Иллюстрация 1. Группа представителей «золотой молодёжи» перед входной дверью дома Сэндинов. Кадр из фильма. Источник: https://s2.afisha.ru).

В отличие от первой части «Судной ночи», в которой зрители оказались буквально «вброшенными» в ужасный водоворот антропологического и биополитического террора, во второй серии медиафраншизы режиссёр ДеМонако впервые раскрывает тайные (как личные, так и корпоративные) мотивы ежегодных общенациональных, биополитических расправ. Ничего не подозревающий зритель с традиционным для американских кинотеатров попкорном с первых секунд фильма с головой погружается в жуткое переплетение политико-идеологических, а заодно и коммерческих контекстов глубочайшей экзистенциальной драмы Рико, отца Евы Санчес. Он, будучи смертельно больным, принимает мужественное решение помочь молодому поколению своей семьи хоть как-то вырваться из беспросветной нищеты. Для этого Рико за сто тысяч долларов «продает» свою уже обречённую жизнь богатому семейству Торн для ритуального, театрализованного убийства в «Судную ночь».

Иллюстрация 2. Лидер молодёжной группировки мародёров в маске с надписью «БОГ» перед началом охоты на жертв. Кадр из фильма. Источник: https://i.computer-bild.de.

Позднее оказывается, что такой образ мыслей и поведения стал уже повсеместным для нищих слоев населения «новых» США, а американские аристократы, объединяясь в элитные клубы для отправления ритуальных кровавых убийств, не стесняясь «покупают» людей, специально отлавливаемых для таких целей на улицах бандами мародёров. Более того, авторы фильма недвусмысленно подчёркивают ужасающую «обыденность» подобных практик для образа мысли и действия «обновлённой» Америки, поскольку такая «охота» специально организуется обученными по заказу «Новых Отцов-основателей» США отрядами наёмников, идеологическая и коммерческая задача которых как раз и состоит в придании «Судной ночи» должного уровня демократизма, динамизма, азарта, массовости и прибыльности. Парадоксально, что, попав в экстремальную ситуацию, герои фильма не только борются за свою жизнь всеми возможными средствами, но и чётко осознают, что официально легализованные в «Судную ночь» убийства и грабежи целенаправленно формируют «лояльные» новой власти образы поведения каждого человека и всего общества. Медийно возгоняя раз в году небывалый потенциал агрессии и деструкции, власть открыто демонстрирует готовность и способность уничтожить ради реализации своих преступных целей не только каждого гражданина в отдельности, но и весь социальный организм как таковой. По замыслу «Новых Отцов-основателей», кровавая вакханалия «Судной ночи» всякий раз должна актуализировать в сознании и чувствах граждан США базальную необходимость в Государстве-Левиафане, единственно способном с помощью оружия «умиротворить» стихию ужаса и смерти, удержать от фатального распада как каждую отдельную личность, так и всю страну.

Иллюстрация 3. Рико Санчес перед ритуальной расправой в доме семейства Торн. Кадр из фильма. Источник: https://media.kg-portal.ru).

Драматическое состязание сенатора Чарли Роан, претендующей на президентское кресло, с её главным оппонентом Данте Бишопом вскрывает ещё один идеологический парадокс медийного образа «новой демократии»: оказывается, что иерархические принципы «Судной ночи» не распространяются на целый ряд лиц, изначально обладающих статусом неприкосновенности. Это привилегированное положение сакрализуется католической церковью, выступающей активным проводником идеи кровавого ритуального очищения паствы от скверны нищеты и порока. Ведь именно высшие католические иерархи страны, ничтоже сумняшеся, организуют ежегодную всенощную службу для «Новых Отцов-основателей» и элитных спонсоров «Судной ночи» из Национальной стрелковой ассоциации. Неожиданная победа в президентской гонке Чарли Роан, чьё чудесное преобразование из «обычного» человека в кандидата на высший пост в стране, обеспечивается как раз голосами беднейшего большинства страны. Это событие впервые внушает зрителям медиафраншизы робкую надежду на отмену кровавого общенационального карнавала смерти, лжи, бизнеса и политики, на возрождение гуманистической морали и реставрацию антропологического измерения социальной коммуникации.

Иллюстрация 4. Участники городских погромов в масках, персонифицирующих американскую демократию. Кадр из фильма. Источник: https://www.avoir-alire.com.

Иллюстрация 5. Пророк Судной ночи, возвещающий начало нового этапа в американской истории. Кадр из фильма. Источник: https://simkl.in.

Таким образом, весь саспенс^** в четырёх выпусках медиафраншизы целенаправленно формируется в зонах, «где каждый изображённый объект окрашен желанием и/или тревогой субъекта» [Жижек С., 2014: 153]. Это гнетущее ощущение от образа кровожадного общества последовательно развивается вокруг изображения процедуры ежегодного, законодательно санкционированного высвобождения внутренней агрессии («внутреннего зверя» – в принятой терминологии этих фильмов). Показательно, что этой, далеко не новой в европейской цивилизационной традиции ужасной санационной идее, впервые в истории человечества придаётся общегосударственный, ритуальный, а местами даже церемониальный, торжественный и праздничный статус, который, в то же время, «своими крайностями подрывает культурные различия» [Ahmad А., 2018]. Одной из явных, хотя напрямую и не проговариваемых биополитических миссий «Судной ночи» выступает, как следует из английского варианта названия этого фильма “The Purge” – «чистка», функция духовного и телесного катарсиса вконец дискредитировавшего свой демократический имидж американского общества. По сюжету оно за календарный год успевает накопить такой мощный внутренний потенциал зла и ненависти, что ради восстановления социальной справедливости просто нуждается в общенациональной «очистительной» процедуре выпуска на свободу своего «внутреннего зверя» и кроваво-жертвенной нейтрализации индивидуальной и социальной агрессии. При этом не следует забывать, что личная мотивация граждан, их социальная активность практически не принимаются в расчёт властью, которой, посредством ожидания и коллективного переживания индивидуальных и медийных образов ночного общенационального ужаса, удалось сформировать гомогенное и агрессивное социоантропологическое пространство. Поразительно, что в массе своей оно покорно и даже с готовностью «потребляет» как годовое предощущение смерти и её медийных образов, так и финальные результаты ночной бойни, транслируемые в прямом эфире уже не только в самих США, но и на весь мир. Это, кстати, обеспечивает существование ещё одной немаловажной статьи бюджета «новых» США, формирующейся за счёт deadly-туризма, привлекающего в страну в канун «Судной ночи» убийц и маньяков со всего мира.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР ПО-АМЕРИКАНСКИ: СТРАХ. СМЕРТЬ. БИОВЛАСТЬ

Безусловно, тема борьбы за социальную и индивидуальную справедливость не является новой ни для голливудского кинематографа, ни для мирового искусства в целом. Тем не менее, медиафраншиза о «Судной ночи» предлагает необычный, антиутопический, достаточно экстремистский взгляд на специфический, сугубо американский, «демократический» рецепт практической реализации этой судьбоносной для человечества идеи. В первую очередь, это касается глубоко политизированной и идеологизированной интерпретации справедливости как внутренней бессознательной потребности индивида в самореализации и принципа, соответствующего, как утверждает Кшиштоф Кендзиора, «определённым разумным и рациональным требованиям» [Kędziora Kr., 2017: 82]. Фактически, «Новые Отцы-основатели» этого воображаемого антиутопического мира предложили и в короткие сроки реализовали на практике альтернативный сценарий «общественного договора» между «агрессивными» индивидами и ритуально «умиротворяющей» их демократической властью. Как раз поэтому «Новые Отцы-основатели» в полной мере переосмыслили фундаментальные традиции европейской философии и, в частности, идеи английского философа и политического деятеля Томаса Гоббса, который настойчиво, в целом ряде работ высказывал мысль о том, что «естественным состоянием людей до объединения в общество была война, и не просто война, а война всех против всех» [Гоббс Т., 1989: 291]. Показательно, что идеология модернизированного и откровенно танатологического формата «общественного договора», взятого на вооружение «Новыми Отцами-основателями» США, определяется законодательным приданием «войне всех против всех» статуса общенациональной кровавой, очистительной игры в смерть. Тем не менее, она, по мнению Дж. Ролза, все ещё сохраняет элементы естественной свободы и стремится, во что бы то ни стало «расширять возможности и усиливать средства для реализации своих целей» [Ролз Дж., 2017: 132]. Подчёркнуто идеологически ориентированный псевдодемократизм кровавого очистительного ритуала «Судной ночи» как раз и заключается в создании и медийном промоушене нравственно-правовой «ловушки лояльности». Действительно, человек, не настроенный «судить» и убивать в эту ночь других людей, вроде бы, напрямую и не вынуждается властями именно к этой модели поведения, зато всячески к ней подстрекается. Например, посредством непрерывного воздействия официальной медийной пропаганды или путём создания условий, формирующих предвзятое (оно же – «лояльное») общественное мнение. Именно в его свете явные борцы с кровавыми чистками или же просто «сомневающиеся» выставляются неугодными власти людьми «другого сорта», а получив клеймо противников режима, сразу же становятся потенциальными «мишенями» для кровавой «охоты». С другой стороны, показной «демократизм» этой ситуации состоит в том, что люди, принимающие «пассивное» участие в общенациональном ужасном и кровавом биополитическом шоу, пока ещё имеют право индивидуально защищать себя и своих близких в соответствии с мерой своего понимания ситуации и имеющимся уровнем достатка.

Официально, по мысли А. Юсева, «бесконтрольный ежегодный 12-часовой период – это отрезок времени, когда оружие может использовать любой как ему вздумается, и такая возможность превращается в террор населения» [Юсев А.Ю., 2017: 171]. Эта разрешённая ночная война граждан США против самих же себя и на благо процветания своего «обновленного» государства становится подлинным праздником смерти, всякий раз проводящимся ради последующего годового цикла «благополучия» нации. Государственно высвобождаемый хищнический инстинкт напрямую провоцирует «охотников» за «социальной справедливостью» реализовывать свои самые извращённые и потаённые прихоти в наиболее жестоких и кровавых формах. При этом власти обещают за это не только отсутствие какого бы то ни было порицания и уголовного преследования, но вожделенный общественный почёт и славу активным участникам кровавого действа как наиболее лояльным и законопослушным гражданам. А отказ от традиционной стратификации, основанной, как утверждает Макс Абрамсон, на расположении к «своим сослуживцам и вере, что другая сторона была более варварской, чем их собственная» [Abramson M., 2018: 79], в формате войны «всех против всех» приводит к необычным и парадоксальным политико-идеологическим результатам. Они связаны с актуализацией и пропагандой биотических закономерностей «новой» социоантропологической дисциплинарности, столь характерных для природных экосистем и пищевых пирамид: «хищники» сами выбирают своих «жертв» и в течение года тщательно готовятся к кровавой охоте, в то время как самые демократичные в мире американские СМИ всеми доступными способами разжигают в обществе «охотничий» инстинкт, возводя самых успешных «охотников» в ранг национальных мифологических героев, демонстрирующих аристократическую снисходительность к нищему духом обывателю и всей его цивилизации» [Маленко С.А., 2019].

Иллюстрация 6. Цена Свободы. (автор Ангелина Новожилова)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Визуализированные циклом фильмов о «Судной ночи» танатологические принципы формирования новой модели биополитической дисциплинарности фактически раскрывают футурологические и политико-идеологические сценарии реализации бессознательных индивидуальных трансферов. Именно они, при наличии жёстких дисциплинарных рамок, неминуемо приобретают всё более однозначный и преимущественно насильственный в отношении индивидов и социальных групп характер. Ведь рано или поздно, увеличение доли бессознательной агрессии, накапливающейся на индивидуальном, групповом и общесоциальном уровнях, неминуемо потребует институализации системы, которая компенсировала бы разрушительный социоантропологический потенциал индивидов и социальных групп, включённых в систему организованного политического насилия. При этом проанализированная медиафраншиза демонстративно концентрируется лишь на исключительно линейном в управленческом смысле и наиболее прибыльном в экономическом отношении способе сублимации (то есть канализации и утилизации) социоантропологической и корпоративной агрессии. Эта стратегия очень напоминает принцип сообщающихся сосудов, у которых на время умышленно блокируется система коммуникации. В результате потенциалы индивидуального насилия, благодаря ритуальным биополитическим практикам, идеологически и нравственно размываются во всём пространстве коллективных представлений, что позволяет индивидуальным формам агрессии сублимироваться в наиболее благополучных, приемлемых, а местами – ещё и достаточно прибыльных сценариях социальной коммуникации. Так экстремальные социоантропологические формы самопознания, «органично» включённые в идеологически доминирующие политические контексты, неминуемо приобретают общезначимый социальный характер, институализируя насилие как наиболее эффективный инструмент достижения социальной гармонии и презентации нового формата дисциплинарности «общественного договора». Это соглашение в модели «Судной ночи» может быть не только результатом реализации конструктивных мотивов субъектов социальной коммуникации, но и итогом преступного сговора элиты, интерпретирующей временный отказ от гуманизма как воплощённое общее благо. Легитимация «войны всех против всех» и декриминализация убийств позволяет сформировать дисциплинарную иллюзию всеобщей гармонии, а потому представляется властям единственно возможным и наиболее эффективным политико-идеологическим способом сплочения государства, санации социального пространства, устранения политических оппонентов, общественных движений и маргинальных индивидов.